Сказочка для Squirry, написанная ею самой )

Объяснительная записка:
Эту сказочку написала не я. Вернее не так ))  Squirry давным-давно написала очень красивый пост про своё любимое место в деревне. Этот пост попался мне на глаза недавно, и я прониклась, потому что с домами в деревне у меня тоже очень важные отношения, а ещё в посте описывался волшебный сон про Бабу-Ягу. И я сочинила сказку, которая написана практически словами  Squirry и только немного дополнена и отредактирована мной, и пристроена к одной моей личной мифологии, давно придуманной и всё не находившей себе применения.

читать собственно сказкуНа протяжении всего детства ей неоднократно снился один и тот же сон: на даче, в доме, который она помнит столько же лет, сколько и себя, она находит старинный кованый ключ и начинает думать, к какому бы замку он подошел. Что-то побуждает её вставить ключ в трещину в побелке печи. И… в печи открывается дверь. Она со страхом и любопытством заходит внутрь. Маленькая каморка обставлена чудесными старинными вещами: трехногие табуретки с гнутыми ножками, сундук, ухват, жаровня, на которой кипит котел, какая-то восхитительная утварь. Понятно, что это – комната Бабы-Яги, но застать хозяйку никогда не удаётся. И это, пожалуй, к лучшему. При мысли о такой встрече её охватывал сладкий ужас, сердце замирало. Она пыталась вынести из каморки хоть какой-нибудь предмет или заглянуть в котел, но этого так ни разу не произошло. Сон был настолько отчетлив, что она была совершенно уверена: после пробуждения похищенный предмет оказался бы зажат в её руке.
По мере того, как она становилась старше, сон снился всё реже, хотя на дачу она ездила по-прежнему так часто, как получалось вырываться. Это было место, куда она приезжала, когда ей было плохо – и ей становилось лучше. Приезжала, когда хорошо – и мир окрашивался в такие цвета, которые и не снятся в повседневной жизни. Когда она была далеко, нити, которые связывали её с этим местом, натягивались, и она ощущала дискомфорт. Неудобство было не сильное, практически незаметное – ведь ей приходилось жить с ним большую часть жизни – но стоило ей вернуться, и её никуда больше не тянуло, ничто не беспокоило. На неё снисходил мир, покой и практически абсолютное счастье.
Добираться туда приходилось долго. Выехав из города в шесть часов вечера, в пятницу после работы, к половине десятого она оказывалась на автостанции маленького провинциального городка. Оттуда оставался последний рывок – поймать попутную машину – и через пятнадцать минут она уже на месте. Ездить туда, правда, водители не любили: дорога была разбита до невозможности.
Участок был большой, но на нём не было ни одной овощной грядки - только трава, цветы и деревья. Среди сосен, рябин, берёз и елей стоял деревенский дом, очень крепкий и добротный. В какой-то момент его совершенно напрасно обшили вагонкой и сделали дурацкую «ломаную» крышу, как у дачных коттеджей, но она-то знала, что внутри он – настоящий, из толстых, потемневших от времени бревен. Она еще помнила его таким.
Неподалёку был лес и река, где с высокого берега деревянная лестница вела к причалу. На её широких и гладких ступенях было очень удобно сидеть, смотреть на воду, неспешно беседовать и есть мороженое вприкуску со свежесобранной черникой или земляникой. А на самом участке больше всего она любила качели под сосной. Сидеть, слегка раскачиваться и думать о чем-нибудь… или ни о чем. Качели ей сделал папа на день рождения – на четырехлетие. Притащил с работы сиденье от сломанного кресла, принес деревянный столб от заброшенного старого амбара, стоявшего на опушке леса, повесил веревки. Эти качели она до сих пор считала лучшим в своей жизни подарком.
Когда дачу продавали, у неё было чувство, что от неё самой после этого не останется ничего. Наверное, нельзя так привязываться к месту – сильнее, чем к человеку. За домик просили нереальную для неё сумму, и его в результате купил какой-то бизнесмен, причём, купил под снос, сказал, что будет строить новый. Но то ли кончились деньги, то ли что-то ещё случилось - вот уже десять лет дом стоял заброшенный.
Её племянница как-то ездила туда. Зашла со стороны реки, посмотрела: окна на террасе разбиты, внутри разруха, у пристройки провалилась крыша. А на крыше самого дома так и лежит давным-давно лихо заброшенная летающая тарелка.
Она не ездила. И говорила, что никогда не поедет – до сегодняшнего дня. А теперь вот сидит в автобусе и наблюдает за окном знакомую смену пейзажа по мере продвижения на север – лиственные леса постепенно уступают место соснам и елям. И время от времени опускает руку в карман и прикасается к холодному металлическому предмету, который при ходьбе изрядно оттягивает левую полу куртки.
Сон, практически пропавший после продажи дома, вдруг опять зачастил последний год. Это было больно, потому что любое напоминание вскрывало незажившую рану, но постепенно она даже научилась извлекать из него крупицу утешения – хоть так побывать. А ещё, заново свыкнувшись с общим сюжетом, начала рассматривать отдельные предметы и обращать внимание на мелочи, которые упускала в детстве.
Например, что в каморке громко тикают часы – большие, старинные часы с кукушкой, висящие на стене, но при этом не двигаются стрелки, оплетённые побегом вьюнка, проросшего из щели между стеной и полом. Или что прямо напротив двери есть маленькое окно (откуда в печи окно?), плотно занавешенное тёмной шторкой. Шторка стала для неё новой целью, как когда-то в детстве котёл с зельем, но дойти до противоположной стены она никогда не успевала. А котёл... ну что там может быть такого уж удивительного? Это маленькую её потрясли бы какие-нибудь крысиные хвосты, булькающие в болотной тине.
Через некоторое время ей стало казаться, что за окном слышны голоса и даже стук в стекло. Это начинало больше походить на кошмар, но во сне она каждый раз продолжала двигаться по направлению к шторке, только теперь просыпалась с диким облегчением, что опять не дошла. Один раз её разбудил муж – во сне она решила перехитрить сама себя и попытаться отдёрнуть шторку издалека, ухватом, и так размахивала руками, что только уворачивайся. Голоса, между тем, становились всё настойчивее, и она уже была практически уверена, что они традиционно требуют повернуть избушку нужной стороной к лесу.
Всё это было само по себе удивительно и наверняка увлекло бы психотерапевта, если бы он у неё был, но снами дело не ограничилось. При разборке стенного шкафа, в самом дальнем его углу обнаружилась картонная коробка всякого барахла, собранного на даче в последний момент. Ну, когда все крупные и ценные вещи уже упакованы и увезены и осталась только непонятная, не поддающаяся классификации мелочь, с которой жалко расстаться. Какие-то детские эмалированные кружечки с зайчиками и осликами, как минимум уже ретро по нынешним временам, или древние журналы со стихами и рассказами, которые больше не печатались нигде, настенный коврик с Красной шапочкой и волком в трёх соснах, здоровенная подкова, ещё какие-то железки...
И среди железок – ключ. Тот самый, старинный, кованый, снившийся ей всю жизнь. Которого ну никак не могло быть в дачных вещах, потому что она ну никак не могла бы о нём забыть – а если забыла, значит, и не было. Она прекрасно помнила, как в детстве, играя вокруг дома и на берегу, находила какие-то старинные вещи: кованые гвозди, дырявые чугунки, а чаще всего – совсем уж непонятные куски металла. Она до сих пор иногда опознавала эти непонятные куски в музеях, где они обычно оказывались деталями сельскохозяйственных орудий – то есть, помнила на вид практически всё, что находила. Но никаких ключей не было никогда, хоть убейте. И тем не менее – вот он, тяжёлый, красивый, холодный, абсолютно знакомый до каждого завитка.
И вот он – в кармане её куртки, а она в автобусе, и хвойные леса за окном начинают расплываться, потому что стекло испестрил каплями мелкий дождь. Она только надеялась, что дом по-прежнему стоит и по-прежнему необитаем, и что найдётся способ пробраться внутрь.
Когда она добралась до места, ветер и дождь усилились. Сосны шумели, как всегда, добавляя ощущения буйства стихий. Вокруг дома вымахала крапива и папоротники, и никаких следов человеческого пребывания не было заметно.
На провалившееся крыльцо, наверное, было опасно ступать, но так манила за ним приоткрытая дверь – от замка осталась одна петелька. Доски под ногами трещали не хуже киношных подвесных мостов, по которым над пропастью мчатся герои. Тут было не геройство, а сплошная идиотская блажь, но отступать было поздно. Дверь удалось открыть только ещё на пару сантиметров – пришлось протискиваться в узкую щель, хорошо, что она всегда была худая. Внутри тоже что-то росло – прямо сквозь пол, непонятно, как и откуда могло так быстро, ведь дом всегда содержали в идеальном порядке и немедленно заменяли любую подгнившую дощечку. Тюлевые занавески на окнах почернели от пыли и стали похожи на паутину, висящую по углам – или это паутина и была? Это всё, такое любимое и так изуродованное до неузнаваемости, можно было бы долго разглядывать, обливаясь слезами, но у неё была другая цель.
Печь всегда стояла чуть подбоченясь. Только вот трещин в ней никогда раньше не было наяву. А теперь – выбирай на вкус. Она достала ключ из кармана и решила предоставить выбор ему – куда подойдёт. Одна из щелей показалась побольше, бородка ключа вошла в неё без труда. Повернуть, не повернуть? На одну малодушную секунду она готова была выдернуть ключ, убежать из дома и поймать первую же попутку на шоссе. Но только на секунду.
Во сне дверца открывалась бесшумно, теперь же раздался жуткий скрип и скрежет, и грохот осыпающейся глины, но тот же низкий проём предстал перед её глазами и та же маленькая каморка, обставленная чудесными старинными вещами: трехногие табуретки с гнутыми ножками, сундук, ухват, какая-то восхитительная утварь. Она переступила через порог, и дверь за её спиной захлопнулась с тем же грохотом.
Как всегда, каморка была пуста и как будто только что оставлена хозяйкой. В очаге, правда, на этот раз не котёл, а чайник, кипит и заливается вовсю. Она поискала подходящий предмет, чтобы снять его с огня, не нашла ничего более подходящего, чем ухват, совладала кое-как. На низеньком столике другой чайник, маленький глиняный, и рядом с ним глиняная чашка. В резную прялку заправлена кудлатая серая шерсть. На полке в углу сова. Стоп. Смотрим ещё раз. И правда, сова – сидит с закрытыми глазами, крепко вцепившись когтями в край полки.
Она присела к прялке – и вдруг поняла, что знает, как с ней обращаться. Память предков или экскурсия в этнографический музей? Нитка сначала шла неровная и лохматая, потом всё глаже и тоньше. Потом она почему-то испугалась и встала.
В маленьком чайнике лежала тёмная душистая трава, так и просившая кипятка. Чай получился болотного цвета, с запахом мяты и мёда. Она налила его в чашку и поднесла к губам. Сова на полке открыла глаза. Один глоток – и мир вокруг на мгновение распался на части, как распахнувшаяся печь, и тут же сложился заново, но немного другим, в котором она нисколько не удивилась сове, слетевшей к ней на плечо.
Как же хорошо дома! Она допила чай, рассеянно поглаживая мягкие совиные перья. Встала, подошла к часам на стене и сдёрнула настырный вьюнок. Стрелки несколько раз прокрутились в бешеном ритме, а потом приноровились к тиканью.
Яга хозяйским глазом оглядела комнату – вроде всё на месте, хорошо без неё тут присматривали, пока она шлялась неизвестно где. Путь домой она вспоминала с трудом – этот мир был сломан так основательно, что пробираться к его окраине нужно было по каким-то острым обломкам, хватаясь руками за обрывки корней и пряди колючей паутины, что плетут пауки, живущие между мирами. Неверный шаг – и будешь вечно падать в бездну, пока не станешь одной из звёзд – или пауком, как повезёт.
Что вело её? Долг Стража, который, хоть ты умри, обязан держать на замке границу миров и следить, кто идёт туда и сюда? Или дом, дом, дом, мой, никому не отдам? Всего понемногу. Главное – она добралась. И теперь в её власти открыть дорогу другим – тем, что столпились сейчас под окном и шумят, и даже осмеливаются барабанить в стекло. Раньше надо было думать, когда разносили по кусочкам своё творение, потому что не поделили... а что не поделили-то? Помнит ли хоть кто-нибудь, ради чего разрушили целый мир и ушли искать лучшего места, чтобы создать новый? Ан нет, не нашли, вернулись с поджатыми хвостами. А миру они и не нужны – безответственные творцы; мир тут без них кое-как зализал раны, залатал дыры и живёт себе, в счастливом неведении, что он не одинок. Мало кто проберётся по той дороге, по которой прошла Яга и эти вот, под окном.
Ну да ладно. Она вздохнула. Всё-таки жалко их держать на холоде (так, как холодят звёзды, не холодит ничто!). Нет, конечно, она не пустит всех сразу, строго по одному, а кого-то не пустит вообще, но надо когда-то начинать.
- Давай, золотой мой, повернись к лесу передом.
Дом встряхнулся и приподнялся, разом став выше не только крапивы и папоротника, но и елей у террасы. Огромная птичья лапа выпросталась из-под земли и вытянулась, как будто разминаясь. Потом то же самое проделала другая. «Ломаная» коттеджная крыша обвалилась с треском, вместе с летающей тарелкой, а за ней последовала и вся обшивка. Обнажились чёрные брёвна, нарубленные из засохших ветвей Мирового древа, и дом заплясал на месте, освобождаясь от приставшего мусора.
- Качели! – вдруг крикнула Яга и даже вскочила с трёхногого табурета. – Качели смотри не задень!
Эти качели она до сих пор считала лучшим подарком в своей бессмертной жизни.
Дом медленно начал поворачиваться в сторону леса.