Я еду в Лондон, поезд мчит меня через осенние холмы, несомненно населённые радостной нечистью Артура Рэкхема; в наушниках у меня поёт Вакарчук (таинственным образом прокравшийся в один из моих школьных учебников в качесте иллюстрации к диалогу: Кто он? - Он музыкант); я еду смотреть выставку Прерафаэлитов, которых впервые узнала как следует после покупки бешено дорогого альбома на французском, в Доме книги, когда-то в безденежные 90-е; я еду встречаться с Некошкой на станции метро Пимлико... О чём эта история? Чёрт знает, но мне она нравится.
В вестибюле Пимлико дует специальный подземный ветер, большей частью ледяной, но иногда переходящий в режим горячего фена. На Бессборо-гарденз огромные платановые листья неряшливо кружатся в обнимку с брошенной газетой. На выставке практически всё знакомое, но не всё виденное вживую. И внезапно открытие:"Леди Шалотт" Холмана Ханта прекрасна! Она никогда не нравилась мне в репродукциях, а тут оказалось, что у неё осепительное вишнёво-розовое платье, волосы, переливающиеся всеми оттенками красного дерева, сосредоточенно замершее лицо, трогательные босые ноги с длинными пальцами, и такие домашние разноцветные клубки вокруг. И она огромного размера, и затягивает в свой горестный мир, заплетает нитками и волосами. А на картине Милле "Мариана", которую мой муж называет "Девушка с больной спиной", есть мышь! Мариана, там мышь! А к "Свету мира" Холмана Ханта отлично подойдёт надпись Happy Halloween: ночь, странный свет, вырезанный фонарь, яблоки на земле, чудесно прорисованные сухие травы. В выставочном магазине продают рождественские украшения - эстетские, нарочито облезлые зелёные жёлуди и шарики. Но это сработает только если увешать ими всю ёлку, и то на всякий случай ещё всем объяснять, что это концептуально, а не просто игрушки пообтёрлись.
В пабе "Белый лебедь", с видом всё на те же платановые листья, вьющиеся по перекрёстку, я пытаюсь объяснить Некошке, за что люблю Лондон. Вот, к примеру, свой ланч мы ждали минут 45, а потом ещё и мой заказ перепутали, но зато извиняться пришла крохотная полупрозрачная девушка с глазами в глубоких тенях, явно умеющая открывать несуществующие двери в глухих стенах. Лондон - единственный город, где я способна сочинить историю про любой предмет, человека или здание. Даже мой родной Питер, как хороший наркотик, стимулирующий не вполне здоровую фантазию, всё же накладывает какие-то ограничения и задаёт контекст. Лондон - нет. Здесь может быть всё, что угодно, потому что здесь уже есть всё, что угодно, и никакое дополнение не покажется неуместным. А ещё Лондону бы очень пошло быть городом вечного Хэллоуина, в духе Бертоновского "Кошмара перед Рождеством". В последний уикенд перед этим прекрасным праздником (самое время для вечеринок) тут и там попадаются люди в странных одеяниях, с буйно накрашенными глазами - но, зная Лондон, невольно подозреваешь, что это не всегда краска и маскарад.
В дом-музей сэра Джона Соуна я готова ходить сколько угодно и водить всех гостей и друзей. Туда запускают по одному-два человека, поскольку помещения крохотные; вдоль ограды выстраивается очередь, с неба начинает падать мокрая гадость; служители раздают желающим специальные музейные зонты. Внутри это драгоценная шкатулка с миллионом зеркал и миллионом секретов. Работы Хогарта хранятся за ложной стеной с другими картинами, во внутреннем дворике роскошное надгробие собачки по имени Фанни, и ни один потолок не обходится без купола или окна в небо.
Мой любимый путеводитель по лондонским секретам задаёт нам дальнейшее направление: St Dunstan-in-the-East, средневековая церковь, горевшая в Великий пожар, реконструированная Реном и снова разрушенная авианалётом во Вторую мировую. В сохранности осталась колокольня, и устояли стены, в пустой скорлупе которых в 60-е годы... разбили сад. По дороге в район Eastcheap (да, где-то здесь дебоширил с Фальстафом принц Хэл) я знакомлю Некошку с кошкой, вернее, котом доктора Джонсона, и мы неоднократно останавливаемся, чтобы поймать вид на новый небоскрёб the Shard - Осколок - в конце узкого переулка или отражение неба, друг друга, светофоров, шпилей и куполов Св. Павла в одном из многочисленных стёкол. Лондон - город отражений, начинённый ими так же щедро, как музей Джона Соуна.
Церковь-сад производит впечатление даже по лондонским безумным меркам. Она стоит в лабиринте узких переулочков, в квартале, обтекаемом с двух сторон крупными магистралями, и шум движения окружает, но не касается её. Её готические окна, заросшие виноградом, слепы и прозрачны; её стрельчатые дверные проёмы ведут из зелени в зелень. Маленький фонтан, скамейки; жёлтые листья инжира, как аппликации на плитах под ногами.
После Св Дунстана на Лондон начинают падать сумерки и холодная морось, и мы спасаемся в первом подвернувшемся кафе (Лондон не даст пропасть усталым путникам), где можно сидеть на высоких табуретках глядя на улицу и фотографировать свою чашку кофе, одновременно стоящую перед тобой на столике внутри и на мокром асфальте снаружи.
А потом я пробираюсь обратно на Кингз-Кросс, успеваю порадоваться, как его реконструировали до приятной неузнаваемости, мельком отмечаю объявление, что в какой-то уикенд ко входу в метро можно принести пальто, чтобы отдать нуждающимся, и снова сажусь на поезд. Мне кажется, мы с Лондоном любим друг друга, примерно как мы с мужем, без фейерверков, но верно и насквозь. И кстати, с мужем я сегодня знакома 13 лет. С Лондоном - чуть меньше.

en.wikipedia.org/wiki/File:Holman-Hunt,_William...
en.wikipedia.org/wiki/File:Hunt_Light_of_the_Wo...
en.wikipedia.org/wiki/File:Mariana_John_Everett...