В пятницу после работы поехала в Бери. Вообще-то за увлажняющим кремом, но, как всем ясно заранее, кремом дело не кончилось. Было так хорошо - полупустой город в лёгких сумерках, примерно полпятого, когда народ ещё не повалил с работы, да и в любом случае, пятница у народа не магазинный день. Купила экстракт апельсинового цвета и гранатовый сироп для марокканских блюд из моей новой любимой книжки ("Вегетарианские тажины и кускус") и примерно гранатовую же помаду, вдруг осознав, что жизнь проходит, а помады такого оттенка я ещё не носила; альбомов Артуру рисовать и отличные раскладные картонные коробки с моррисовским орнаментом - убирать всякое барахло на шкафы. А на обратном пути автобус частично плыл, потому что одна из дорог неподалёку от нашей деревни превратилась в реку, и вода заливалась в дверь, на низкие ступеньки для инвалидных и прочих колясок, и навстречу плыло вдвое больше, чем нужно, фар, отражённых в чёрной воде.
Помаду муж не одобрил - сообщил, что я такое никогда не носила ("сама знаю, потому и купила!") и как-то мне не очень. Тажин из ореховой тыквы и мелкого лука с изюмом, гранатовым сиропом, хариссой и мёдом тоже, кажется, понравился мне больше, чем ему. Ну и ладно, это мне не помешает носить и готовить с удовольствием.
Поскольку я всё делаю запойно, пошла дальше по Мёрдок - теперь читаю "Единорога", которого читала раньше, но давно и в дурном переводе 90-х годов. В этом мире бушующем, полном ускользающих вещей, всегда радует, когда хоть что-то выражает желание остаться с тобой - например, любимый писатель. Наверное, мне всегда эгоистично будут нравиться авторы, чьим слогом я могла бы представить написанной собственную жизнь. С Мёрдок - запросто, вот так же хирургически точно, не без любования, но без прикрас, без романтизации даже самых немыслимых ситуаций и сюжетов, потому что в каждый конкретный момент настоящего никакой романтики мы и не ощущаем, она может потом прийти ретроспективно, а на самом деле чувствуем растерянность, волнение, головную боль, сухость во рту, сквозняк, неуверенность, натёртый палец на ноге, нужное подчеркнуть или вообще всё вместе.
У меня бывают дни, когда я не вижу ни смысла, ни интереса, ни красоты в собственной жизни (и это бы тоже прекрасно вписалось в стиль Мердок), а бывают - когда я очень сильно осознаю важность для меня каких-то её элементов и несказанно радуюсь их присутствию, их возможности. Нередко это искусство или природа, а последнее время всё чаще - дом. Моя тщательно сплетённая паутина, моё гнездо, полное натасканных отовсюду предметов, блестящих и не очень. "Вещизм" - было такое ругательное слово в советское время; ох бы мне и досталось. Мои вещи звучат для меня, как клавиши или струны, и чем дальше, тем более гармоничными становятся аккорды. Веник из Карпат, бабушкин деревянный совок для муки, шарфик из турецкого города Мардин, проглоченного зимним туманом, буйно-авангардный фартук, который я подарила Джону, когда первый рад пришла к нему в гости в общежитие на станции Приморская - смешно, да, какие же это струны? - а звучат.
И выпечка часто оказывается просто симфонией домашнего уюта, собранной из любимых предметов и любимых запахов. Вчера я пекла кекс с белым шоколадом, ванилью, орехами и курагой, а сегодня - овсяное печенье на скорую руку, выбранное за абсолютную незатратность: 125 г размягчённого сливочного масла, 100 г светло-коричневого сахара, 50 г золотистого сиропа, 140 г муки, 1 среднее яйцо, 100 г геркулеса, 1 чайную ложку (или больше!) корицы, 75 г изюма, 75 г орехов пекан в кусочках (грецкие тоже сойдут) тщательно перемешать; выложить на противень по столовой ложке массы, на хорошем расстоянии друг от друга; печь минут 15 при 170°C, до золотистого оттенка; остудить на противне, и можно ещё побрызгать растопленным шоколадом, если ваше печенье не предназначено для мелких лапок, которые вывозятся в нём и полезут, к примеру, в корзину с чистым бельём.
И ещё мы опять сегодня дошли до барахолки, привлечённые обещаниями книжек. Кроме книжек, там почти ничего и не было; ветер был ледяной и рвал страницы из рук; Артур ныл в рюкзаке и утешался либо имбирным печеньем, либо беготнёй по грязному, чавкающему под ногами полю, но мы вернулись (нас удачно подвезли до самого дома, просто добрый человек остановился на выезде с рынка) опять с тонной сокровищ, на этот раз по большей части конца 19 - начала 20 века. Потрёпанные жизнью, пахнущие церковью антикварные книжки с золотыми обрезами, тиснёными цветами на обложке и иллюстрациями под папиросной бумагой отдавали по 50 пенсов (это рублей 25, наверное?), а если сразу много, то и дешевле. И почти так же прекрасны, как цветы и иллюстрации, и почти так же ценны для нас следы, оставленные в этих книгах живыми людьми, державшими их в своих живых руках в каком-нибудь 1891 году, когда, к примеру, каноник Уилтон подарил Кейти Янг на Рождество сборник Лонгфелло из своей коллекции, с любовью. Дарственные надписи, карандашные аннотации на полях, вдруг - только обрезок, оставшийся от одной из страниц в антологии любовной поэзии (что-то неприличное? или наоборот, приличествующее случаю и вложенное в письмо?)... А в этот раз ещё и свидетельство медкомиссии Уайтхолла о том, что Филип Ричард Уилтон (сын каноника?), 19 лет, без особых примет, рост 5 футов 6,5 дюймов, волосы чёрные, признан негодным к строевой службе (третья категория - я сразу проверила в гугле, что это значит), и я так рада за него, потому что с даты медосмотра в июне 1918 года его бы до ноября ещё сто раз успели убить...
А психоделические поезда, который мой ребёнок собирает из Лего, вполне могли бы обеспечивать железнодорожное сообщение в мире "Жёлтой подводной лодки". И откуда-то он знает слово "hobgoblin". И ему нравятся истории про Пэддингтона. И под столом в гостиной теперь перманентно обосновался дракон - фиолетовый, если попросить уточнения.

смотреть на книжки