I. This is Not a Game. II. Here and Now, You are Alive.
Днём пошёл дождь, совершенно прямой, мелкий, нежный, как кисея, пахнущий летом, если открыть окно и высунуть голову на мокрую улицу. К четырём часам, правда, он кончился, и я шла домой, постепенно снимая с себя капустные слои одежды и печально размышляя о том, что у меня есть всего две пары обуви, в которых я могу успеть на утренний поезд - кроссовки и высокие сапоги.
В поезде читаю Элиф Шафак, "Стамбульский ублюдок" - спонтанная покупка, просто потому, что мне понравилась её предыдущая книга, "Блошиный дворец". И потому, что я люблю читать про Стамбул, и не могу устоять перед книгой, где главы называются "Корица", "Фасоль", "Жареный фундук", "Семена граната". Её стиль мне близок - в романах мало что происходит, потому что основное внимание автор уделяет мыслям и чувствам эксцентричных персонажей и зарисовкам видов, запахов и звуков. Впрочем, она не чистый эстет. В Турции (она живёт то в Стамбуле, то в США) её неоднократно пытались привлечь к уголовной ответственности по печально знаменитой статье о государственной измене (ну или как-то помягче, но суть именно такая), включающей в список прегрешений упоминание об армянском геноциде 1915 года. Но даже о геноциде она пишет не как историк, а как психолог.
В поезде читаю Элиф Шафак, "Стамбульский ублюдок" - спонтанная покупка, просто потому, что мне понравилась её предыдущая книга, "Блошиный дворец". И потому, что я люблю читать про Стамбул, и не могу устоять перед книгой, где главы называются "Корица", "Фасоль", "Жареный фундук", "Семена граната". Её стиль мне близок - в романах мало что происходит, потому что основное внимание автор уделяет мыслям и чувствам эксцентричных персонажей и зарисовкам видов, запахов и звуков. Впрочем, она не чистый эстет. В Турции (она живёт то в Стамбуле, то в США) её неоднократно пытались привлечь к уголовной ответственности по печально знаменитой статье о государственной измене (ну или как-то помягче, но суть именно такая), включающей в список прегрешений упоминание об армянском геноциде 1915 года. Но даже о геноциде она пишет не как историк, а как психолог.